– Жан-Клод Ван Дамм? Кровавый спорт?! – задорно спросил Валера. – Или загрыз кого-то?

– Точно! – я с трудом растянул в улыбке разбитые губы. – Я же оборотень!

Заметил, что Никита протягивает мне упаковку с салфетками.

– Держи, – озабоченно цыкнул. – Хорошо они тебя… Нос целый?..

– А чё случилось? – вклинился Чернаков, запричитал. – Ух ты, Володьку нашего как отпиздили!..

– Кто кого отпиздил! – возмутился я. – Вы тех троих не видели! – и как можно небрежнее оглянулся на место недавнего боя. – До сих пор не поднялись с карачек!..

– Тогда другое дело! – расцвёл Чернаков. – Вижу, что можешь! Весь в братишку! Респектище, уважуха!..

– Молоточек! – цепкая ладонь Шелконогова стиснула моё плечо. – Всех нас выручил!.. Эй, братва, сюда несите! – он помахал мужикам возле забора, что передавали через брешь один за другим чёрные негнущиеся мешки.

Я развернул салфетку, утёрся. На бумаге отпечатался смайл, похожий на улыбку Джокера.

Налетел взволнованный, ликующий Мултановский.

– Ты ж мой хлопец золотой! – приобнял. – Прости, что я тогда забычил, это от нервов!..

– Осторожней, Андрей Викторович, в крови выпачкаю вас… – я чуть отстранился. На непромокаемой ткани бомбера блестели и не впитывались липкие подтёки.

– Ох ты!.. – он повнимательней пригляделся ко мне. – Как тебя отделали! Пидармотины!.. – Мултановский попытался оттереть с обшлага пальто кровавое пятно, но только размазал: – Похуй, в химчистку сдам… Никит! – Мултановский, как сова, заворочал головой. – Володь, куда он подевался? Здесь же был… Богданчик! – обратился к Снятко. – У тебя же есть аптечка в машине? Да? Тогда тащи сюда!..

– Да не нужно ничего, Андрей Викторович! – сказал я.

Чоповцы выстроились в ряд вдоль асфальтовой дорожки. Битая троица поковыляла под их защиту. Валера подбил ногой валяющуюся кепку с кокардой:

– Э, шуршела, панамку свою потерял!

Камуфляжный в берете озадаченно развёл руками:

– Да пизде-е-ец!.. Парни, вы реально охуели! Это ж статья, ёб вашу! Сто тридцать девятая! Незаконное проникновение!.. И нападение на охрану при исполнении! И ущерб, блять! Вы попали на серьёзные бабки!..

– В кого и куда проникли?! – вынырнул из сумрака Никита. – Чья жопа жалуется?

Похоронщики злобно посмеивались. Тихими силуэтами прошли Беленисов и Катрич, по-волчьи кивнули мне, будто мимоходом приняли в свою стаю.

– Никакого взлома не было, – подчёркнуто вежливо сообщил камуфляжному Снятко. – Это официальный вход на территорию больницы. А вот то, что он перегорожен, – это отдельный вопрос к больничному начальству…

У чоповского бригадира затрещала рация. Он во всеуслышание рявкнул, поднося её к уху:

– Разговор не окончен! – но было понятно, что мешать они уже не станут.

– Ну, ты как? – спросил меня Никита. – Не ссы, до свадьбы заживёт.

– Золотой хлопец! – резво подскочил к нам Мултановский. – Всех выручил! Я, Никит, веришь, когда увидел его первый раз, сразу понял, что он заебись, твой братан!..

– А то, – с умеренной гордостью согласился Никита. – Говна не держим!

– Вот мы с тобой и опытные вроде, прожжённые, – не уставал нахваливать меня Мултановский, – а пацан всё без нас разрулил. Молодая кровь! Ты видел, как он уделал гондонов этих?! Один против трёх!..

– Главное не перехвалить! – буркнул Никита. Ему, похоже, надоело славословие в мою честь. Придирчиво оглядел меня: – Слушай, молодая кровь, там в машине вода есть, пойди-ка лицо умой и отдыхай. Хватит с тебя на сегодня…

Я мучительно соображал, что бы приятное сказать брату. Нашёлся:

– Спасибо большое за футляр, – я отвернул бомбер, где находился узкий потайной карман, уважительно похлопал. – Как в сейфе! Без него раздавились бы всмятку часы…

Никита дёрнул бровью, выразительно прокашлялся. До меня дошло, что часы вообще-то наша семейная тайна, в которую совершенно не обязательно посвящать посторонних. Но футляр действительно оказался на редкость прочным – я сполна ощутил рёбрами его жёсткость, когда, сцепившись с чоповцем, катался по земле. Зато часы пребывали в полной безопасности, а вот на моей “мотороле”, которая просто лежала в кармане штанов, от потасовки пострадал внешний дисплей – плавала какая-то муть, похожая на пузырёк воздуха.

Мужик в куртке с нашивкой “Мемориал-авто” на спине в паре с кем-то приволок очередной чёрный мешок.

– Куда идти-то? – спросили.

– Сейчас покажу, – опомнился я. – Там ещё постучать в окошко надо, чтоб открыли.

Загомонили:

– Носилок не хватает!

Я не увидел лица говорящего, только контур капюшона и тлеющий окурок в зубах:

– Руками потащим, чтоб не оставлять. Володя, поможешь донести?

На меня смотрело множество глаз, и я не хотел показывать, как робею перед чёрным мешком и его содержимым.

Взялся за уголок. Невидимое, громоздкое тело, шурша, скользнуло всей тяжестью вниз. Я подхватил второй угол, чувствуя под кулаком мёртвую голову. Кто-то пришёл на помощь, взялся за мешок с другой стороны.

– Ну, показывай дорогу смерти!..

*****

Нелепо говорить о каких-то особых предчувствиях, которыми была пронизана последняя неделя декабря. По большому счёту, ожидание скорой катастрофы, необратимых горьких перемен присутствовало со мной с момента моего приезда в Загорск и сделались привычным фоном, словно железная дорога, возле которой живёшь не первый год – стучит, грохочет, но особо не мешает.

Шервиц и Дудченко уехали домой. Последние в уходящем году кресты, “льдинки” и “дверцы” я перетащил из сушилки вместе с Фаргатом. Он, на правах бессменного сторожа, зимовал в мастерской.

С Алиной я увиделся всего раз. Спустя пару дней после больничных приключений она заскочила ко мне. Встреча получилась скорой и беспокойной. Алина насторожённо прислушивалась к шагам на лестничной клетке. Вздрагивала, когда внизу лязгала дверь подъезда. Торопила лихорадочным трусливым шёпотом:

– Милый, давай быстрее, я сейчас всё равно не смогу расслабиться…

Крадучись вышла с пепельницей на балкон и быстро юркнула обратно – померещилось что-то. Потом курила на кухне – навязчиво, одну сигарету за другой, наблюдала из-за шторы за ползущими через двор машинами. Я безуспешно пытался её успокоить. Расстроился и сказал с шутливым укором:

– Сама мёртвая, а Никиты боишься.

Она покаянно улыбнулась:

– Ну да. Умереть-то умерла, но пиздюлей получать всё равно неохота. Да и тебя жаль, ты и без того на всё лицо пострадавший. Хорошо ещё, что Никита тебя спас…

– В смысле? – я не понял. – Что значит – спас?